Или вот товарищ он желтуху изобрел

Стихи о сумасшедшем доме (Владимир Высоцкий)

Песня о сумасшедшем доме

Звук mp3 (950 кб) Сказал себе я: брось писать, но руки сами просятся. Ох, мама моя родная, друзья любимые, Лежу в палате, косятся, боюсь, сейчас набросятся, Ведь рядом психи тихие, неизлечимые. Бывают психи разные, не буйные, но грязные. Их лечат, морят голодом, их санитары бьют. И вот что удивительно,- все ходят без смирительных, И все, что мне приносится, все психи эти жрут. Куда там достоевскому с записками известными! Увидел бы покойничек, как бьют об двери лбы! И рассказать бы гоголю про нашу жизнь убогую, Ей-богу, этот гоголь бы нам не поверил бы! Я не желаю славы, и пока я в полном здравии, Рассудок не померк ещё, но это впереди. Вот главврачиха, женщина — пусть тихо, но помешана. Я говорю: «Сойду с ума!». Она мне: «Подожди». Я жду, но чувствую уже: хожу по лезвию ножа. Забыл алфавит, падежей припомнил только два. И я прошу моих друзья, чтоб кто бы их бы ни был я, Забрать его, ему, меня отсюдова!

Письмо в редакцию телепередачи

«Очевидное — невероятное»

Звук mp3 (565 кб) Дорогая передача! Во субботу, чуть не плача, Вся Канатчикова дача к телевизору рвалась. Вместо чтоб поесть, помыться, уколоться и забыться, Вся безумная больница у экрана собралась. Говорил, ломая руки, краснобай и баламут Про бессилие науки перед тайною Бермуд, Все мозги разбил на части, все извилины заплёл, И канатчиковы власти колят нам второй укол. Уважаемый редактор, может, лучше про реактор? Про любимый лунный трактор? Ведь нельзя же, год подряд То тарелками пугают, дескать, подлые, летают, То у вас собаки лают, то у вас руины говорят. Мы кой в чем поднаторели, мы тарелки бьём весь год, Мы на них уже собаку съели, если повар нам не врёт, А медикаментов груды мы — в унитаз, кто не дурак. Вот это жизнь, а вдруг Бермуды. Вот те раз! Нельзя же так! Мы не сделали скандала — нам вождя недоставало. Настоящих буйных мало — вот и нету вожаков. Но на происки и бредни сети есть у нас и бредни, И не испортят нам обедни злые происки врагов. Это их худые черти бермутят воду во пруду, Это все придумал Черчилль в восемнадцатом году. Мы про взрывы, про пожары сочиняли ноту ТАСС, Тут примчались санитары и зафиксировали нас. Тех, кто был особо боек, прикрутили к спинкам коек. Бился в пене параноик, как ведьмак на шабаше: «Развяжите полотенцы, иноверы, изуверцы. Нам бермуторно на сердце и бермутно на душе». Сорок душ посменно воют, раскалились добела. Вот как сильно беспокоят треугольные дела, Все почти с ума свихнулись, даже кто безумен был, И тогда главврач Маргулис телевизор запретил. Вон он, змей, в окне маячит, за спиною штепсель прячет, Подал знак кому-то — значит, фельдшер вырвет провода. И нам осталось уколоться и упасть на дно колодца, И там пропасть, на дне колодца, как в Бермудах — навсегда. Ну а завтра спросят дети, навещая нас с утра: «Папы, что сказали эти кандидаты в доктора?» Мы ответим нашим чадам правду — им не все равно, «Удивительное — рядом, но оно запрещено». А вон дантист-надомник, Рудик, у него приемник «Грюндиг», Он его ночами крутит, ловит, контра, ФРГ. Он там был купцом по шмуткам и подвинулся рассудком, А к нам попал в волненьи жутком, С растревоженным желудком, И с номерочком на ноге. Прибежал, взволнован крайне, сообщеньем нас потряс, Будто наш научный лайнер в треугольнике погряз, Сгинул, топливо истратив, весь распался на куски, Но двух безумных наших братьев подобрали рыбаки. Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме, Их вчера в стеклянной призме к нам в больницу привезли. И один из них, механик, рассказал, сбежав от нянек, Что бермудский многогранник — незакрытый пуп земли. «Что там было? Как ты спасся?» — Каждый лез и приставал, Но механик только трясся и чинарики стрелял. Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как ёж. Он над нами издевался — ну сумасшедший, что возьмёшь? Взвился бывший алкоголик, матерщинник и крамольник, Говорит: «Надо выпить треугольник. На троих его, даёшь!» Разошёлся — так и сыплет: «Треугольник будет выпит. Будь он параллелепипед, будь он круг, едрёна вошь!» Пусть безумная идея — не решайте сгоряча, Отвечайте нам скорее через доку главврача. С уваженьем, дата, подпись. Отвечайте нам, а то, Если вы не отзовётесь, мы напишем в «Спортлото».

Ошибка вышла

Звук mp3 (950 кб) Я был и слаб, и уязвим, Дрожал всем существом своим, Кровоточил своим больным Истерзанным нутром. И, словно в пошлом попурри, Огромный лоб возник в двери И озарился изнутри Здоровым недобром. Но властно дернулась рука: «Лежать лицом к стене!» И вот мне стали мять бока На липком тапчане. А самый главный сел за стол, Вздохнул осатанело И что-то на меня завёл, Похожее на дело. Вот в пальцах цепких и худых Смешно задёргался кадык, Нажали в пах, потом под дых, На печень-бедолагу. Когда давили под ребро, Как ёкало мое нутро, И кровью харкало перо В невинную бумагу. В полубреду, в полупылу Разделся донага. В углу готовила иглу Нестарая карга. И от корней волос до пят По телу ужас плёлся — А вдруг уколом усыпят, Чтоб сонный раскололся? Он, потрудясь над животом, Сдавил мне череп, а потом Предплечье мне стянул жгутом, И крови ток прервал, Я было взвизгнул, но замолк, Сухие губы — на замок. А он кряхтел, кривился, мок, Писал и ликовал. Он в раж вошел, в знакомый раж, Но я как заору: «Чего строчишь, а ну, покажь Секретную муру!» Подручный, бывший психопат, Вязал мои запястья; Тускнели, выложившись в ряд, Орудия пристрастья. Я тёрт, я бит и нравом крут, Могу в разнос, могу в раскрут, Но тут смирят, но тут уймут, Я никну и скучаю. Лежу я, голый как сокол, А главный шмыг да шмыг за стол, Всё что-то пишет в протокол, Хоть я не отвечаю. Нет, надо силы поберечь, А то ослаб, устал, Ведь скоро пятки будут жечь, Чтоб я захохотал. Держусь на нерве, начеку, Но чувствую отвратно, Мне в горло всунули кишку — Я выплюнул обратно. Я взят в тиски, я в клещи взят, По мне елозят, егозят. Всё вызнать, выведать хотят, Всё пробуют на ощупь. Тут не пройдут и пять минут, Как душу вынут, изомнут, Всю испоганят, изотрут, Ужмут и прополощут. «Дыши, дыши поглубже ртом, Да выдохни — умрёшь.» У вас тут выдохни — потом Навряд ли и вдохнёшь. Во весь свой пересохший рот Я скалюсь: «Ну порядки! Со мною номер не пройдет Товарищи-ребятки.» Убрали свет и дали газ Доска какая-то зажглась, И гноем брызнула из глаз, И булькнула трахея, Он стервенел, входил в экстаз, Приволокли зачем-то таз. Я видел это как-то раз, Фильм в качестве трофея. Ко мне заходят со спины И делают укол, «Колите, сукины сыны, Но дайте протокол!» Я даже на колени встал, Я к тазу лбом прижался, Я требовал и угрожал, Молил и унижался. Но тут же затянули жгут, Вон вижу я, спиртовку жгут, Всё рыжую чертовку ждут С волосяным кнутом. Где-где, а тут своё возьмут, А я гадаю, старый шут, Когда же раскалённый прут, Сейчас или потом? Шабаш калился и лысел, Пот лился горячо, Раздался звон, и ворон сел На белое плечо, И ворон крикнул: «Nеvеr моrе!» Проворен он и прыток, Напоминает: прямо в морг Выходит зал для пыток. Я слабо поднимаю хвост, Хотя для них я глуп и прост: «Эй, за пристрастный ваш допрос Придётся отвечать! Вы, как вас там по именам, Вернулись к старым временам, Но протокол допроса нам Обязаны давать!» Я через плечо кошу На писанину ту: «Я это вам не подпишу, Покуда не прочту!» Мне чья-то жёлтая спина Ответила бесстрастно: «Тут ваша подпись не нужна, Нам без неё все ясно.» «Сестрёнка, милая, не трусь, Я не смолчу, я не утрусь, От протокола отопрусь При встрече с адвокатом. Я ничего им не сказал, Ни на кого не показал. Скажите всем, кого я знал, Я им остался братом.» Он молвил, подведя черту: «Читай, мол, и остынь.» Я впился в писанину ту, А там — одна латынь. В глазах круги, в мозгу нули, Проклятый страх, исчезни — Они же просто завели Историю болезни.

Никакой ошибки

Звук mp3 (699 кб) На стене висели в рамах Бородатые мужчины, Все в очечках на цепочках, По народному в пенсне, Все они открыли что-то, Все придумали вакцины, Так что если я не умер, Это все по их вине. Доктор молвил: «Вы больны», И мгновенно отпустило, И сердечное светило Ухмыльнулось со стены, Здесь не камера — палата, Здесь не нары, а скамья, Не подследственный, ребята, А исследуемый я. И, хотя я весь в недугах, Мне не страшно почему-то. Подмахну давай не глядя Медицинский протокол, Мне приятель Склифосовский, Основатель института, Или вот товарищ Боткин, Он желтуху изобрел. В положении моем Лишь чудак права качает, Доктор, если осерчает, То упрячет в желтый дом, Правда, в этом доме сонном Нет дурного ничего, Хочешь — можешь стать Буденным, Хочешь — лошадью его. Я здоров, даю вам слово, Только здесь не верят слову, Вновь взглянул я на портреты И ехидно прошептал: «Если б Кащенко, к примеру, Лег лечиться к Пирогову, Пирогов бы без причины Резать Кащенку не стал». Доктор мой большой педант, Сдержан он и осторожен, Да, вы правы, но возможен И обратный вариант. Вот палата на пять коек, Вот доктор входит в дверь. Тычет пальцем — параноик, И поди его, проверь. Хорошо, что вас, светила, Всех повесили на стенку. Я за вами, дорогие, Как за каменной стеной, На Вишневского надеюсь, Уповаю на Бурденку. Подтвердят, что не душевно, А духовно я больной. Да, мой мозг прогнил на треть, Ну, а вы, здоровы разве? Можно вмиг найти болезни, Если очень захотеть. Доктор, мы здесь с глазу на глаз Отвечай же мне, будь скор, Или будет мне диагноз, Или будет приговор. Доктор мой и санитары, И светила все смутились, Заоконное светило Закатилось за спиной, И очечки их, и почки Даже влагой замутились, У отца желтухи щечки Вдруг покрылись желтизной. Авторучки острие Устремилось на бумагу, Доктор действовал во благо, Только благо не мое. Но лист перо стальное Грудь проткнуло, как стилет, Мой диагноз — параноик, Это значит — пара лет.

История болезни

Звук mp3 (950 кб) Вдруг словно канули во мрак Портреты и врачи, Жар от меня струился, как От доменной печи. Я злую ловкость ощутил — Пошёл, как на таран, — И фельдшер еле защитил Рентгеновский экран. И — горлом кровь, и не уймёшь — Залью хоть всю Россию, — И — крик: «На стол его, под нож! Наркоз! Анестезию!» Мне обложили шею льдом — Спешат, рубаху рвут, — Я ухмыляюсь красным ртом, Как на манеже шут. Я сам кричу себе: «Трави! — И напрягаю грудь. — В твоей запёкшейся крови Увязнет кто-нибудь!» Я б мог, когда б не глаз да глаз, Всю землю окровавить, — Жаль, что успели медный таз Не вовремя подставить! Уже я свой не слышу крик, Не узнаю сестру, — Вот сладкий газ в меня проник, Как водка поутру. Цветастый саван скрыл и зал И лица докторов, — Но я им всё же доказал, Что умственно здоров! Слабею, дёргаюсь и вновь Травлю, — но иглы вводят И льют искусственную кровь — Та горлом не выходит. «Хирург, пока не взял наркоз, Ты голову нагни, — Я важных слов не произнёс — Послушай, вот они. Взрезайте с Богом, помолясь, Тем более бойчей, Что эти строки не про вас, А про других врачей!… Я лёг на сгибе бытия, На полдороге к бездне, — И вся история моя — История болезни. Я был здоров — здоров, как бык, Как целых два быка, — Любому встречному в час пик Я мог намять бока. Идёшь, бывало, и поёшь, Общаешься с людьми, И вдруг — на стол тебя, под нож, — Допелся, чёрт возьми!…» «Не огорчайтесь, милый друг, — Врач ста чуть-чуть любезней. — Почти у всех людей вокруг — История болезни. Всё человечество давно Хронически больно — Со дня творения оно Болеть обречено. Сам первый человек хандрил — Он только это скрыл, — Да и Создатель болен был, Когда наш мир творил. Вы огорчаться не должны — Для вас покой полезней, — Ведь вся история страны — История болезни. У человечества всего — То колики, то рези, — И вся история его — История болезни. Живёт больное всё бодрей, Всё злей и бесполезней — И наслаждается своей Историей болезни…» 1976

Владимир Высоцкий

Источник